20 января у президента Татарстана Минтимера Шариповича Шаймиева
юбилей. В последние годы нам доводилось довольно много встречаться и беседовать
не только о том, что на виду и злободневно, но и о том, что сокровенно и вечно.
Пожалуй, с этой стороны о Шаймиеве известно гораздо меньше. А ведь это так много
объясняет и в самом человеке, и в том, чего ему удалось достичь в жизни, и в
том, что он сам для жизни и людей значит.
Тайники души
-
Чем больше познаешь мир, - сказал он мне однажды, - тем больше остается
вопросов, на которые нет ответа.
Мы разговаривали о вере.
С
некоторых пор эта тема стала занимать все больше места в размышлениях Минтимера
Шаймиева. Хотя в разной мере она присутствовала в его жизни всегда.
Во
всяком случае, с самого раннего детства, когда он вдруг обнаружил: есть нечто
таинственное, к чему очень по-разному относятся взрослые.
Дядя Гилмегаян,
младший брат матери, был муллой. Когда он заходил к ним, то, бывало, совершал
намаз. Мама в это время неотрывно смотрела в окно. Как только отец на лошади
приближался к дому, она подавала брату знак, и тот быстро сворачивал молитвенный
коврик. Детям это казалось весьма странным и забавным.
Отец был
председателем колхоза, партийным. Он о вере ничего не говорил, но не давал ни
малейшего повода заподозрить его в религиозности. Поплатиться за это в те
времена он, как руководитель, мог жестоко. Да и детей от любого соприкосновения
с религией отец оберегал для их же, по тогдашним представлениям, блага. Ведь
верующему перекрывались дороги в образовании, карьере.
- Теперь-то я
думаю, что отец глубоко скрывал свои религиозные чувства, - говорит Минтимер
Шарипович, - но в душе все-таки верил во Всевышнего, надеялся. Отчетливо я
увидел это, лишь когда он уже был смертельно болен.
А может быть, ростки
веры укреплялись в душе отца с годами. Так ведь происходило и у самого Минтимера
Шаймиева. Он теперь часто размышляет о дуализме. И утверждается в мысли, что
веру рождает и укрепляет в человеке многое, в том числе, например, и научный
поиск, как это случалось у многих великих ученых.
- Что там творится в
душе, - спрашивает он, - если это приходит к тебе, независимо от того, хочешь ты
об этом думать или не хочешь? Значит, есть нечто объективное, что сильнее не
только воли самого человека, но и условий, в которых он живет. Вот ведь
несколько десятилетий власть делала все, чтобы искоренить религию, оградить от
нее человека. Но оказалось, никакой декрет не способен убить духовность народа и
отнять у души ее предназначение. Так и приходишь к парадоксальному, на первый
взгляд, выводу, что неверующих людей в природе вообще не существует. Они только
в разной мере осознают свою религиозность. А если так, то тем более у человека
должны быть все условия для вероисповедания.
Чай
втроем
Нашумевший в последнее время фильм Павла Лунгина "Остров" в
Казани смотрели вместе православный архиерей, муфтий и раввин. Это никакая не
экзотика. Они здесь встречаются часто. И в неофициальной обстановке - за чашкой
чая, и на всех значимых для республики собраниях. Такая традиция сложилась
благодаря президенту Шаймиеву, который очень внимателен и деликатен в вопросах
взаимоотношений основных религий и их положения в обществе.
Мне
приходилось наблюдать, как он меняется в лице, когда возникает даже намек на
какой-то межрелигиозный конфликт. И откладывает ради этого любые другие, самые
горячие проблемы.
- Если и есть непоправимые ошибки, - сказал он однажды,
- так это те, которые задевают религиозные чувства человека, а значит, его душу.
Только там раны не зарастают.
Здешние отношения между конфессиями
называют образцом не только для российских регионов, но едва ли не для любого
региона на планете. А в окружении мусульманского населения православные храмы и
монастыри чувствуют себя тут благополучнее, чем многие приходы в исконно русских
регионах.
Пять крестов президента
Архимандрит Всеволод,
настоятель Раифского монастыря под Казанью, рассказывал мне, как пятнадцать лет
назад он, молодой монах, с двумя послушниками пришел в заброшенную и разрушенную
обитель, возрождение которой могло бы быть только чудом.
Такое чудо
совершилось. И первыми, кто помог монахам, стали местные мусульмане. А главным
благодетелем обители отец Всеволод называет президента Шаймиева, который начал с
того, что пожертвовал средства на пять крестов для главного в монастыре храма -
Троицкого. Не только сам дар, но прецедент оказался важен. Вслед за
руководителем республики к монастырю всемерно расположились многие здешние
чиновники и бизнесмены. А уже потом потянулись благодетели из Москвы и со всей
России.
Похожая история была и с возрождением удивительного монастыря на
острове Свияжск, и с другими монастырями, храмами, мечетями, синагогами. К
тысячелетию Казани рядом взметнулись к небу восстановленный Благовещенский собор
и самая крупная в стране мечеть Кул Шариф.
Небесное с земным переплетено
крепко. Иногда к религиозным идеям Шаймиев обращается в самых, казалось бы,
практических делах. Так было, например, с программой развития школ, которая
фактически стала здесь национальным проектом гораздо раньше, чем во всей России,
как, впрочем, и остальные проекты этого ряда.
"Самый короткий путь в рай
- через образование", - говорит об этой программе Шаймиев, ссылаясь на
Коран.
На двух фронтах
Школы, больницы, сельское хозяйство,
жилье и многое другое в Татарстане можно сегодня показывать как действующую
модель того, что только намечает федеральная власть.
Очень удобно
ссылаться на пример тех, у кого уже получилось.
Очень нелегко создавать
прецедент.
Шаймиев всю жизнь создавал прецеденты. Потому что
ориентировался не на указания сверху. И не на то, как у других. А на собственные
представления о том, как должно быть.
"Но вот откуда берутся у человека
такие представления?" - этот вопрос вновь уводит в тайники души. Именно там
рождается линия жизни человека из причудливого сочетания его мечтаний, озарений
и принципов.
Почему ему всегда удавалось отстоять собственный вариант
общепринятого?
Когда в стране разворачивалась приватизация "по Чубайсу",
в Татарстане ее проводили "по Шаймиеву". Когда в российском селе началась
всеобщая фермеризация, а, по сути, разгром колхозов, здесь нашли совсем другой
путь.
Так же было, например, и с жилищной программой, и с самой
эффективной в стране системой социальной защиты населения.
Время
неизменно подтверждало верность выбора Шаймиева. Но от этого шишек на него
меньше не сыпалось.
Делом жизни для него стал договор о разграничении
полномочий республики с федеральной властью. Как это уже не раз бывало, он
отстаивал вариант, который считал единственно перспективным, но который вызывал
яростные атаки с обеих сторон.
Ему не привыкать. Местные радикалы всегда
обвиняли в компромиссах и измене национальным интересам. Такие же радикалы в
Москве изобличали как сепаратиста.
И те и другие не хотели вникать в
суть. Он убеждал, что настоящий федерализм благо как для всей России, так и для
Татарстана. Доказывал, что вариант татарстанского суверенитета ведет вовсе не к
расколу России, а к ее укреплению. Он всегда воевал как минимум на два фронта. И
всегда побеждал.
Наверное, еще и потому, что лучше других чувствовал
историю. Это качество, насколько необходимое политикам, настолько же среди них и
редкое.
Хорошо знать историю могут многие. Чувствовать дано не многим.
Живая связь времен
Среди тех, кто для Шаймиева наиболее
авторитетен, раньше других он называет Конфуция и Льва Гумилева.
Так
случилось, что многие собственные размышления об истории татарского народа, о
евразийской идее, о взаимодействии цивилизаций вдруг отозвались для него и
получили глубокое обоснование, когда он познакомился с трудами Гумилева.
- Мне сразу стали близки идеи и взгляды этого великого ученого, -
говорит Шаймиев. - Очень захотелось встретиться с ним и о многом потолковать.
Но, увы, не успел. Когда узнал о его смерти, было ощущение, что потерял родного
человека. Все хотел поехать на могилу, но так получилось, что в Санкт-Петербург
попал только в 1997 году. Нашел захоронение на старинном церковном кладбище
Александро-Невской лавры. И ужаснулся. В таком все было запустении. Не стал по
этому поводу к местным властям обращаться, решил, что это и наша забота. Вскоре
последнее пристанище Льва Николаевича было приведено в порядок, отмечено
памятником. Мы и сегодня следим за этой могилой. Когда я бываю в
Санкт-Петербурге, непременно подхожу к ней. А еще, по нашему ходатайству, на
стене дома, где жил Гумилев, открыта мемориальная доска. Ну а у нас, в центре
Казани, ему недавно установлен памятник, на постаменте которого выбиты слова:
"Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы".
Когда
Шаймиев говорит про Гумилева, кажется, что речь идет не только о родном для
него, но и о живом человеке, к которому он часто обращается в своих
размышлениях. Их роднит острое чувство исторической связи прошлого, будущего и
настоящего.
Ведь настоящий историк, как и настоящий политик, должен
одновременно пребывать в этих трех временах.
Многое из того, что делал
Шаймиев вчера и делает сегодня, уже приобретает исторический смысл. С этим не
могут спорить даже его недруги.
Что случается с мечтами?
В
юбилейном возрасте принято подводить итоги. Однако почти неизбежно это сопряжено
с неким пафосом, чего Шаймиев не любит. Но вот вспомнить, о чем мечтал в разные
годы жизни, согласился.
Мечты человека и их результат - это ведь тоже
своеобразный отчет о прожитых годах.
Выяснилось, что Минтимер Шарипович -
человек очень реалистичный. Или везучий. Или целеустремленный. А может быть, все
это у него вместе. Во всяком случае, почти все, о чем ему мечталось, сбылось или
сбывается.
При этом были у него и глобальные мечты, как, например,
газификация республики. И романтические - жениться на красавице, в которую
влюбился с первого взгляда. Так все и случалось.
А бывало вроде бы и не
так уж серьезно на первый взгляд, но не менее значимо и даже
таинственно.
Так получилось с гармошкой.
С ней связано одно из
первых детских воспоминаний. Отца провожали на фронт. На тарантасе проезжали по
деревне, прощаясь с односельчанами. Вместе со взрослыми в повозку взяли и
маленького Минтимера. Отец посадил его между своих колен и дал в руки гармошку.
Взрослые пели песни, а мальчик нажимал беспорядочно кнопки и растягивал невпопад
меха. Но никому дела не было до стройности мелодии. В ушах звучала совсем другая
музыка.
А потом, уже после войны, когда отец вернулся домой, он купил
сыну гармонь. И Минтимер с жаром взялся ее осваивать. Только совсем у него
ничего не получалось. И вдруг инструмент взял в руки соседский мальчишка Зуфар,
сын и внук признанных на селе гармонистов. И гармонь в его руках запела.
- Тогда я понял, - говорит Шаймиев, - мне так не сыграть никогда. И
больше гармонь в руки не брал.
Но заноза в сердце осталась. Музыка всегда
на него действовала пронзительно. Иногда в интервью он признавался: никогда
никому не завидовал, а вот тем, кто умеет играть на каком-нибудь музыкальном
инструменте, - да, завидую. Но вот, уже на седьмом десятке лет, он взял в руки
гармонь. Впервые после провальных детских опытов. И случилось чудо. Он заиграл.
Пальцы сами побежали по кнопкам. Полилась мелодия.
- Конечно, - говорит
Шаймиев, - на музыкальных конкурсах выступать вряд ли смогу, но для души
получается.
Молитва у фотографии
Его отношения с искусством
- сфера очень деликатная. Публично он о своих вкусах говорить не любит. Но в
частных беседах вдруг проявляет весьма богатый и своеобразный
культурно-эстетический запас. Так, однажды неожиданно для меня он стал читать
наизусть стихи Державина. В другой раз очень оригинально рассуждал о качестве
разных переводов Байрона и исторической подоплеке одной из его поэм.
Я
понял, что и здесь он совершенно независим от общепринятого так же, как и в
своем главном деле. И ориентируется на то, что происходит в душе.
Среди
его любимых авторов Тукай, Пушкин, Есенин, Айтматов.
Он считает
непревзойденным Смоктуновского в роли Мышкина на сцене БДТ. И при этом одним из
своих любимых артистов называет Мишулина.
Музыка, которую чаще всего
слушает. Картины, которые его сопровождают в жизни. Все это очень непохоже на
общепринятый набор. И все это, кроме эстетики, сопряжено еще и с историей.
Как-то связано с той или иной страницей жизни.
А самые сильные чувства и
переживания вызывает у него простая фотография дома на стене. Под ней высокая
напольная ваза, в которой всегда свежие цветы. Он сам за этим следит, сам меняет
воду.
На фотографии отец и мать.
- Для меня это стало
необходимостью, - признается Шаймиев, - подхожу, ставлю свежие цветы, гляжу на
фотографию и как бы все время молю их о прощении...
Мало кто столько
сделал для родителей, как он для своих. Но чувство вины
всегда неотрывно от
настоящей любви.
Два смысла имени
Так получалось в их
семье, что каждый раз после рождения ребенка в живых оставались только девочки,
а мальчики умирали. До появления на свет его старшего брата погибло четверо
младенцев.
И вот тогда родителям кто-то напомнил о старом национальном
поверье: если новорожденного мальчика тут же назвать "крепким именем", то он не
умрет в колыбели, а непременно выживет. Ведь имя для человека - это и судьба
его, и характер.
Поэтому старшему брату, который родился в 1934 году,
дали имя Хантимер, что в буквальном переводе с татарского означает "железный
хан". А потом, через три года, новорожденного назвали Минтимер. "Мин" - я,
"тимер" - железный. Значит, дословно "я - железный".
Имена не подвели.
Мальчики не только выжили, но росли крепкими. И телом, и душой. Насколько имя
определило личность президента Татарстана, точно сказать трудно. Но его
непреклонность перед любыми обстоятельствами известна всем.
Впрочем, есть
оказывается и еще одно толкование имени Минтимер. По-татарски оно выглядит
несколько иначе: буква "н" пишется с хвостиком и звучит по-другому, чем в
русском языке. Эта буква произносится мягче и меняет смысл имени. "Мин" в таком
написании и произношении - это родинка, "божья метка" на человеческом теле. Так
считается у татар. Вот и получается, что истолковать имя можно и как "отмеченный
Богом". Может быть, родители и этот нюанс имели в виду? Для них, а также для
дяди-муллы это могло быть важно.
И для всей последующей жизни
тоже.
Валерий КОНОВАЛОВ
18 января 2007
г.